Рид Грачев - Ничей брат[рассказы]
— Появились такие. Рыжие, в вельветовых штанах. Зимой без шапок ходят. Выдают себя за поэтов.
— Что ж они, выходит, — спрашиваю, — стихов не пишут?
— Стихов, — разъясняет гражданин, — настоящие поэты пишут. Они их не пишут, а печатают в книжках вместе с портретами. И откуда ты только такой некультурный?
— Да нет, — говорю, — что вы… Культурным себя не считаю, но развиваюсь. Газеты читаю, книги, статьи…
— А мои статьи, — спрашивает, — читал?
А я не знаю, что сказать. Может, и читал. Имени гражданина не знаю, а статьи у него, наверное, серьезные, про бдительность, наверное…
— И не ври, — говорит, — если читал. А я в военной газете, в конце войны, сочинял. Был рядовым, а подписывал — капитан Анисимов, чтобы авторитет был и не было вопросов, понятно?
— Понятно, понятно, — говорю. И хотел спросить, когда мы покинем этот зал. Но гражданин, видя мое желание подняться, строго на меня взирает и говорит:
— Сядь, сядь и сиди… И слушай: мы теперь не понятиями оперируем, верно? Мы теперь — категориями… Во–вторых, ты мою трудовую книжку видал? Печати в ней такие — поискать. Круглые печати… В-третьих, — говорит, — морская пехота сделает из тебя человека! А теперь — пошли.
Выходим к остановке такси и там останавливаемся.
— Может, пешком, — предлагаю, — тут недалеко…
— Поедем, поедем на такси, может, теперь не скоро придется… — категорически говорит гражданин.
И становится наперед другого гражданина, а машин пока не видно. Вот подкатывает машина. И гражданин мой сопровождающий хватается за ручку.
— Стойте, — говорит другой гражданин, — я первый.
— У меня дело первее твоего, — заявляет гражданин.
— Видишь, сопровождаю?
— Ну и сопровождайте, — тот ему на это, — а меня впустите в машину. — И плечом толк, толк! А гражданин его толк, толк! Шофер смотрел, смотрел на них и отъехал.
— Ты, морда, — говорит ему гражданин, — культуры не знаешь. Из Бердичева давно приехал?
— Это вас порядку надо учить, — говорит стоявший ранее гражданин, — а я порядок знаю.
— Знаешь, — говорит мой гражданин. — А того, поди, не знаешь, как та штука в конце Невского называется.
— Знаю, — говорит тот человек. — Ростральный шпиль.
— Дура, — Александрийский шпилъ это называется, — произнес гражданин. — А садик — Адмиралтеец. Вот и поезжай в свой Бердичев…
Снова машина подъехала, и мы сели без дальнейших споров. Гражданин мне шепчет: «А главное, плюй на все и береги свое здоровье. Шурин у меня в охране служит — пушка слева, пушка справа, третья посередке, так он говорит, плюй на все и береги свое здоровье».
Едем–едем, останавливаемся у кино «Луч». Выходим. Гражданин, ведя меня за плечо, вводит в парадное.
— К тетке, — говорит, — зайдем. Тетка у меня — во! Три месяца в больнице лежала — киста у нее была — двенадцать кило… Да не кровяная, слава родине, мясная! Придем, так ты смотри не дыши!
Приходим в квартиру, на втором этаже. Квартира старинная. Коридорная система и десять дверей. И все уже заперты, так как поздно и граждане спят. Гражданин открывает дверь, и вижу — на тахте лежит худющая женщина с седыми волосами.
— Тихо, — говорит гражданин. — Раздевайся, ложись на второй диван. А проснется тетка, начнет кричать, ты на нее не смотри, а спроси меня: «Ты меня уважаешь?» — и все. Понял? Теперь ложись.
Ничего я, если правду сказать, не понял. Только спать хочу, потому что пора, да и торможение в голове началось. И думаю, кто бы этот гражданин на поверку ни был, а сон уважает. По науке ночью надо спать. И лег. И пружины подо мной заскрипели.
Тут женщина глаза открывает, вопит:
— Дружка привел! Мало тебе, нализался, да еще дружка! Ни копейки, Николай, больше не дам!
— Успокойтесь, Софья Владимировна, — говорит гражданин. — Все тихо, чинно, благородно. Серый волк знает, кого кушать. А это — Вася. Сто лет не видались. Вась, Вась, скажи!
И я, хоть и не Вася, говорю сквозь сон:
— Ты меня уважаешь?
— Робингут, — произносит гражданин и сжимает руку в кулак, поднося ее к голове.
И женщина весело смеется. Этого ей, видать, и надо. Только я задремал, гражданин снова:
— Вась, Вась!
— Ну что? — говорю.
— Не везет мне, Вася, в любви… Вчера у Спаса–на–крови одну целовал, сегодня не пришла… — И хр–р–р-р…
И тут только начинаю я подозревать, что не все так, как было, то есть не все ясно в этой истории и особенно, кто этот Николай. Может, вправду, а может, так… Но меня сморил глубокий сон. И вот ночью–то и вышел самый грустный момент этой истории, этого случая, бывшего со мной. Самое серьезное нарушение режима в моей жизни. С пива–то проснулся по делам, в коридор вышел. А обратно иду — вот беда! Дверь нужную забыл.
Ходил–ходил, в одну дверь и толкнулся. И поломился немного со сна. Не отпирают. Не та, значит. И в другую, и в четвертую, и во все подряд. И выходят один за другим в коридор граждане, а в раздетом виде можно сказать — мужчины. Зажигают свет и видят стоящего в дезабилье меня.
— Кто таков? — спрашивают.
— Человек, — отвечаю. — Гражданин ночевать привел.
— Какой такой гражданин?
— Высокий.
— Врешь?
— Не вру.
— Ты — вор?
— Да какой он вор, — говорят, — в кальсонах воры не ходят.
— Сумасшедший он, — говорят.
— Правильно, — говорят, — сумасшедший.
— Так хватай его, вяжи!
«Ну, — думаю, — на работу опоздаю».
— Не сумасшедший я, — кричу, — гражданин ночевать привел. Не трогайте меня! — И сердце как забьется, как запрыгает. Аритмия, атония, тахикардия — все сразу.
— Все сумасшедшие врут, что нормальные, — говорят, — а ну, хватай его!
Лысины блестят, кальсоны белеют, топот раздается. Вырвался все же — и на лестницу. А раздетому осенью на улице — как? Тут меня и схватили. Связали, в мешок пихают, волокут по полу и ставят в угол у кухни. А в рот — кляп.
И тогда только на шум выходит мой гражданин, особый работник, капитан Анисимов, скрытый рядовой, переодетый поэт и, быть может, чей–нибудь шпион. Кто его теперь знает, этого Николая, ночью–то в квартире.
— Что такое? — спрашивает гражданин.
— Сумасшедший к нам забрался, — отвечают мужчины. — Куда его теперь?
— Надо вызвать «скорую помощь» из сумасшедшего дома, — говорит гражданин. — И отправить.
Вот звонят.
— Сумасшедший дом? — говорят. — То есть больница? Тут у нас в квартире сумасшедший, тридцать два, квартира два. Раздетый по коридору бегает. Нет, нет, не свой, совсем чужой, у нас таких нет. Квартира отличного быта.
И только после того высовывается из двери Софья Владимировна, тетка, а может быть, теща, а может, свекровь, кто их теперь разберет. И говорит:
— Ты что, Николай, очумел? Да это гость твой, дружок твой, давно не виделись, еще говорил!
И все смотрят на Николая с заметным укором. А он шмыг в комнату. И выходит оттуда раздетый, но с документами в руке.
— Товарищи, — говорит, — произошла ошибка. Этот гражданин мне лично известен. Имею к нему поручение. Прошу разойтись спать.
И я с полной обидой ему говорю, когда кляп из меня вынули:
— Что же вы, работать не умеете, гражданин. Не доставили меня куда следует, а такой устроили из меня цирк. Ну, взяли, ну, отвели. Ну, разобрались. Виноват — засадили, не виноват — выпустили. Не по науке у вас получается. Как–то выходит по–другому…
— Ладно, — отвечает он мне. — Плюй на все и береги свое здоровье. Здоровье — оно главнее всего. — Будто я и без него не знаю! — Одевайся и жарь домой, пока «скорая» не пришла.
Уже подъезжала «скорая», когда я спешил по темной улице к себе домой. Плохое было настроение. И на следующий день плохо работало сердце, и язык обложило от избыточного количества пива, принятого внутрь.
Вот на какого гражданина нарвался, на Николая. Может, он и вправду важный, ответственный, и все вроде бы правильно — ну, пошумел, ну, взяли… А может, конечно, и так — переодетый… А я думаю после этого случая, что у человека плюс к науке еще душа должна быть. Должна быть, думаю, душа, а не только нервная система. И надо придумать правило, чтобы граждане душу уважали и не плевали бы в нее за здорово живешь. Закон такой нужен. Но, конечно, если будет признано, что душа есть по науке. Тогда, я думаю, в нашей жизни будет полный идеальный порядок.
60‑е годы
СНАБСБЫТ
— Еще желающие есть говорить? — спросил председатель.
Стулья задвигались, и в зале закашляли.
— Хочет кто говорить? — спросил председатель снова. «Сейчас на меня посмотрит, — подумал Мухин, — не может быть, чтобы не посмотрел».
За спиной стали разговаривать все громче и громче. Председатель ворошил на столе бумаги и ждал.
«Надо выступить, — подумал Мухин, — а то нехорошо. Подожду, пусть еще спросят».
